Полемика с конфуцианцами продолжается Чжуанцзы в его пародиях на «поучения» правителю, советнику, послу. Уподобляя царя «драчливому петуху», его войны — «битвам на рожках улитки», не пренебрегая и площадными непристойностями при характеристике раболепия придворных, Чжуанцзы нередко изображает государя и его помощников как карикатуры, балаганные фигуры. По силе презрения к власть имущим, в отказах служить им, Чжуанцзы можно сопоставить лишь с Диогеном, ответившим Александру     Македонскому:     «Не     заслоняй   мне     солнце!».

В своих монологах даосские мыслители .не избегали аналогий., но краткая ссылка на народную мудрость, обычная для конфуцианцев, заменялась у них притчей, в которой кроме героев мифов, легенд и исторических лиц, выступали персонажи животного эпоса,, сказки. Таковы, например, Кит, Феникс. В «Лецзы» эти гиганты, противопоставленные «комарам и москитам», использовались для доказательства микро- и макромиров; в «Чжуанцзы», в противоположность Цикаде и Горлице с их ограниченным кругозором, образ взмывающего в небеса Феникса приводил к выводу — «малому знанию далеко до большого». Для гиперболического контраста мыслителям часто служили мифические образы. Эти художественные средства и обусловили такое странное явление, как применение мифических героев для доказательства движения материи и других материалистических тезисов. Устами одного из богов у Чжуанцзы, например, характеризовался «естественный закон»: «Жизнь вещи подобна стремительному бегу, [она] развивается с каждым движением, изменяется с каждым моментом», очень близкий к отмечавшейся В. И. Лениным знаменитой формуле Гераклита — «нельзя войти дважды в одну и ту же реку»6. Миф о богине Нюйва — починка ею неба и земли, служил Лецзы для отрицания других божеств — Неба и Земли. Естественные знания переплетались с мифологическими представлениями и в теории Лецзы о возникновении растительного и животного мира. В ней наряду с примерами самозарождения встречался миф о непорочном зачатии («царь Просо родился от огромного следа»), а в развитии высших организмов отражались тотемные верования — в числе «предков» человека назывались собака и лошадь. Так, гениальные догадки в естествознании облекались философами в фантастическую форму образов из «арсенала» китайской мифологии, хотя у Чжуанцзы уже встречалось отношение к ним как к литературному приему. Бог Реки у него выступал с богом Северного Океана в таком же диалоге, как Лягушка из колодца с Черепахой из Бостонного моря. Философу важно было осудить привычку «глядеть на небо через трубочку… целиться в землю шилом», т. е. противопоставить узости взгляда одного персонажа широту другого. Будут ли это боги, предки или Лягушка с Черепахой, ему все равно. В притчах у него выступали и другие персонажи животного эпоса (обезьяны, кони), растительного мира (ясень, дуб). Чжуанцзы выводил героев с аллегорическими прозвищами (Острое зрение, Спорщик, Беззубый); близких по изображению к аллегорическим фигурам — воплощение явлений природы (Тень и Полутень, Свет), географических понятий (Северный и Южный океан); философских абстракций (Хаос, Недеяние, Небытие и др.).

У даосов, изучавших природу и ее законы, чаще всего встречались герои космогонических мифов, в противоположность конфуцианцам, поднимавшим на щит мифических «основателей» общественных устоев, религиозных обрядов. Мифология теперь играла уже служебную роль, ибо переосмысление старых образов вызывалось потребностью в выработке сознательного миросозерцания. Так, каждая школа создавала и отстаивала свое представление об «истории»: даосы — о постепенном развитии человека из животного царства; конфуцианцы — о «золотом веке», «идеальных государях» древности и ухудшении человеческого общества в дальнейшем, как основе концепции борьбы царей «праведных» против «неправедных». В полемике против конфуцианского «золотого века» даосы прибегали к притчам сказочного характера — о Горе Охотниц-прорицательниц и других чудесных землях. Смешивая быль с небывальщиной, Лецзы и Чжуанцзы добавляли новые черты к появившейся уже у Лаоцзы утопии о счастливом царстве без владык и господ, которая в дальнейшем нередко служила знаменем народных восстаний. Подтверждая же свой тезис о «естественном» состоянии человека в далеком прошлом, они воспроизводили «предков» в полузверином облике («змеиные тела, и человеческие лица… бычьи головы и тигриные морды»). Вкладывая в образ предка — героя мифа, свое содержание, каждая школа делала его своим рупором, и полемика между школами выглядела зачастую как спор одних предков против других.