Все большее разнообразие словесных фигур — сравнений, метафор, антитез, гипербол, литот вызывалось стремлением поразить и убедить противника в споре яркостью и неожиданностью аналогии, ибо в ту эпоху язык и стиль оратора действовали на психику слушателя едва ли не сильнее, чем логическая стройность речи. Чтобы вызвать чувство страха или жалости, смеха или возмущения, ораторы прибегали к различным приемам — от намеков, иносказаний, едкой насмешки до панегирика, пародии или инвективы, полных пафоса утверждения или отрицания. Изучение этих приемов позволило выявить общий стиль школы, выработавшийся благодаря общей философской концепции, — мировоззренческий принцип здесь становился и принципом стилистическим. Это пзучение позволило также установить рост мастерства и развитие философской мысли от Лаоцзы через Ян Чжу и Лецзы к Чжуанцзы, который считался творцом ранней прозы и непревзойденным художником.

Встречи мыслителей происходили при дворах царей, в академии «У ворот Цзи», у знатных меценатов. Ораторы упражнялись в спорах и дома, как Чжуанцзы со своим неизменным противником софистом Хойцзы. Это мастерство совершенствовалось перед собеседниками — учениками, болельщиками, горящими жаждой выступить в схватке, жадно воспринимавшими каждое слово наставника, который готовился к диспуту или рассказывал о нем. Искусство красноречия оттачивалось в словесных битвах в среде таких же ораторов, способных оценить и тонкую насмешку, и едкий сарказм, которые провожали презрительным взглядом внезапно замолчавшего, удаляющегося с поля боя побежденного. До тех пор пока книга оставалась громоздкой, а запись велась медленно, лишь непосредственное, живое общение ораторов могло вызвать такую остроту мысли, богатство художественных образов, полет фантазии, восхищающие и до сих пор в древних даосских памятниках.

Но несмотря на такое богатство формы и содержания, на поднятые ранними мыслителями сложнейшие проблемы, основной формой их выступлений оставался диалог, посвященный одной теме, с более или менее пространным монологом. Композиция таких фрагментов довольно проста: вопрос, как типовое вступление с обозначением имен собеседников и места действия; ответ и более разнообразное заключение. Для беседы — приказ ученику се запомнить или риторический вопрос; для спора—такой-то замолк и удалился; для инвективы — «и тогда люди станут пожирать людей!». Фрагмент в такой форме уже был выработай, но следовали они одни за другим без особого порядка, их можно было переставить без ущерба для содержания в целом. Общие положения могли следовать после частных, беседы с Лаоцзы — продолжаться после сообщения о его смерти. Записям почти всех ранних памятников свойственна подобная фрагментарность. Разделение на главы значительно более позднее выглядело зачастую случайным, название их относилось только к первому из фрагментов, которые очень редко совпадали с главой (например, только в 3-х из 33 глав «Чжуанцзы»). Все это показывало, что первые записи были отрывочными, с повторениями, в вариантах, в них попадались даже речи противников. Сначала, видимо, лишь отдельные изречения, беседы заносились на бамбуковые планки, шнурки, связывавшие их в пачки, гнили, рвались, и планки перемешивались. Впоследствии же записи стали более регулярными, приняли систематический характер. Однако своей сохранностью в десятках тысяч знаков при довольно стройном идейном и стилистическом единстве эти памятники обязаны не только труду зачастую неизвестных   собирателей,   редакторов,   переписчиков,   не только раннему изобретению и развитию книгопечатания, по и устной традиции, очень сильной вплоть до XX в.