НАРОДНАЯ ПЕСНЯ

За что же  кара?  Л за что награда? У воли Неба полный произвол…

(Перевод В. Зайцева)

Так, даже воля Неба (часто синоним «небесным знамениям»), от которой зависели все судьбы в Позднебесной, включая и царские, ставилась в «Вопросах» под сомнение. В этом произведении раскрывались зачатки критики религиозных верований, которые вместе с развитием научных знаний и попытками философского их обобщения свидетельствовали о раннем появлении сомнений в правильности религиозных взглядов, о зарождении вольнодумия, как важном сдвиге в мировоззрении древнего человека.

Литературному периоду, от которого дошли до нас письменные памятники, предшествовал период устного творчества. Ярким свидетельством длительного его развития явились сами древние памятники, установившаяся в них система художественного изображения, высокая, культура слова, сложившиеся задолго до появления письменности. Одним из самых ранних видов народного творчества были песни, которые передавались из уст в уста. Они сохранились в основном в двух памятниках. Наиболее ранние, для II—I тыс., — в «Книге песен» («Ши цзин»), для конца I тыс. и первых веков нашей эры — в собрании «Музыкальная палата» («Юэ фу»). В них отразилась жизнь китайского народа за огромный период. Его начало — разложение первобытнообщинного строя, его конец — падение рабовладельческого строя.

На заре культуры в Китае, как и в других странах, песня * объединялась с жестом, с танцем. Слово, мелодия, жест были тремя компонентами единого произведения, содержанием которого было воспроизведение трудового процесса, битвы или победы над врагом, подвигов предков. В таких сценах заключался элемент театрального действа, по то был еще не театр, ибо зритель в нем не отделялся от исполнителя, а представление — от процесса труда и религиозного обряда. Искусство слова выделилось из песни лишь на рубеже нашей эры.

Древних песен, как сообщает Сыма Цянь, было три тысячи, а отобрано и сохранено из них лишь триста, т. е. одна десятая часть. Цифра «три тысячи» свидетельствует лишь о большом сокращении материала, ибо сохранившаяся ранняя народная песня носит явственные следы классового отбора, усиленного многочисленными тенденциозными толкованиями. Комментаторы, не понимавшие закономерностей развития общества, не обладавшие историческим взглядом, разъясняли, например, термины в понимании своего времени.

Так, слово цзюньцзы, обозначавшее в бесклассовом обществе и красивого юношу, и отважного мужа, приобрело при рабовладельческом строе значение человека благородного — представителя аристократии, царя, хотя и позже этим словом продолжали величать на свадьбе жениха из любого сословия, как и у русских величали новобрачных князем и княгинюшкой. Поясняя слово цзюньцзы через «царь», комментаторы превращали древнюю величальную песню в честь жениха в хвалебную оду царю.

Кроме искажений, обусловленных такой ограниченностью, в толкованиях отразилась и принадлежность комментаторов к другой враждебной народу традиции, выражавшей интересы господствующего класса. Они старались вложить в песни свой идеал рабовладельческой, а затем феодальной морали и этики, основанный на социальном неравенстве. Так, чуть ли не каждую песню толкователи связывали с каким-нибудь историческим лицом, чаще всего представителем царствующего дома, и трактовали ее как воспевание в аллегорической форме высоких добродетелей правителей, а также покорности низших высшим. И такова была сила традиции, что народное творчество понималось в приданном ему комментаторами значении не только в течение веков, но и вплоть до настоящего времени. В средневековой, схоластической и буржуазной синологии эти песни и поныне рассматривались как аристократическая дидактическая поэзия.

Прокомментировать