На ряду со сводом народной песни в Китае сохранились памятники прозаического характера, сложившиеся также в процессе устного творчества. Это были речи о делах государственной важности, которые запоминались, передавались устно, а позже записывались. Речи мифического и легендарного периодов, датируемые традицией III—II тысячелетием, сохранились в «Книге преданий» («Шу цзин»), исторического периода с X по V в. — в «Речах царств», с V по III в. — в «Речах борющихся царств». Каждый из этих памятников 15 традиции считался написанным единовременно, одним лицом, тогда как единство первого свода, например, создавалось в процессе складывания предания. Важность, которая ему придавалась, обеспечила сохранность передачи. В нем, как и в двух других памятниках, представлены отдельные речи или беседы различных лиц, выступавших в различное время, в различных* местах, которые датируются по времени произнесения речей или жизни участников беседы, несмотря на позднюю фиксацию свода в целом.

Эти памятники показывали, что в Китае, как в Греции и Риме, существовало ораторское искусство. Но «раннее греческое красноречие не оставило после себя письменных следов» (И. М. Тройский), поскольку греческие и римские ораторы уже писали свои речи перед выступлением. Запись же речей после их произнесения в китайских памятниках свидетельствовала о ранней стадии ораторского творчества, обогащая наше представление об его истории.

В выступлениях, записанных в «Книге преданий», наблюдается единообразие стиля и композиции, отработанные формы диалога и монолога, что объясняется уже сложившимися традициями (см., например, фрагмент «Вместе с И и Цзи», III тыс.; речи, обращенные к войскам перед битвой в XXII в. и в XII в.). В двух других памятниках собраны речи в записях различных царств (в первом — восьми, во втором — одиннадцати). Крайняя тенденциозность этих записей предстает особенно ярко в вариантах одних и тех же речей, произнесенных во время военного конфликта (см. «Речи царства У», «Речи царства Юэ») ‘.

Судя по этим памятникам, речи произносились в определенных случаях, и а определенные темы. В них содержались обращения к предкам, полководца — к воинам, советников — к царю, царя к царю непосредственно или через посла при заключении союза, клятвы в верности, а также семейные увещания. Это — речи религиозного, военного, политического и дипломатического характера. Судебных же речей, столь блестяще представленных у греческих и римских ораторов, почти не ‘встречалось, хотя памятники свидетельствовали о том, что речи входили в процедуру суда. «[Когда] обе стороны явились, все слушают [все] пять речей…» — говорил (в своем наставлении «О наказаниях» царь Муван (X в.) и еще раз повторял: «При разборе тяжб нельзя не выслушивать речи обеих сторон, чтобы не было пристрастия ни к одной из них…», хотя для окончательного решения дела, как и в других случаях, прибегал к «помощи гадания».

Называя себя «равным Небу», царь здесь выступал не как вождь, а как верховный жрец. Угрозу возмездия («кару Небес»), призыв «уважать лишь пять наказаний» (клеймение, отсечение носа, ноги, оскопление, смерть) он обращал к тем, кто «ведал управлением и решал тяжбы». Это были царские родичи («старшие дяди и братья, младшие дяди и братья…») — «старейшины родов и семей», следовательно, одновременно и главы культа предков. Все это вместе с казнями, совершавшимися как жертва перед богом Земли, показывало, что суд относился не к административным делам, а к религиозным обрядам.