Изгнанный из своего царства, поэт отправляется на поиски другого государя, который пожелал бы осуществить его замыслы. В «Скорби отлученного» изгнанник неоднократно обращается к своей борьбе, но редко возвращается на землю, столь же грязную, как и его противники. Поэт странствует по поднебесью — от одной священной вершины к другой — на колеснице, запряженной драконами. В сопровождении сказочных птиц-фениксов, богов грома и ветра, он в одно мгновение облетает всю вселенную из конца в конец, с крайнего востока до крайнего запада. Останавливаясь лишь в жилищах богов или бессмертных, поэт изображает себя властелином над миром, над космосом, и боги становятся его помощникам». По его приказу Сихэ, возница солнца, замедляет бег светила, чтобы оно продолжало освещать путь; поэт привязывает своего коня к дереву-жилищу десяти солнц; он отряхивает пыль со светила веткой другого священного дерева. Боги, сказочные звери, растения и птицы служат ему как обычные существа:

К Садам богов я к вечеру примчался в колеснице, От дерева Лазури  на заре пустившись  в путь. Но Солнце стало к Западу клониться, Когда у Врат священных я собрался отдохнуть.

Остановить Светило я велел его Вознице,

II за гору Заката не спешить зайти.

Свою стезю без края, без границы

Я должен сверху донизу — всю в поисках — пройти…

Решающим моментом в этой эпопее является попытка Цюй Юаня обратиться к верховному богу («открыть врата велел я стражу неба»). Но аллегорически представленные   здесь ворота столицы Чу, остаются для него закрытыми навсегда. И хотя после этого эпизода в оде проходят многие другие (кульминационный пункт здесь далек от развязки), судьба его предрешена.. Поиски его тщетны. «Все кончено! — в смятении восклицает он. — Во всей стране нет человека!» (настоящего мудрого правителя). Ни красота одетых в нефрит колесниц, ни восемь драконов в упряжке не могут его спасти («скорбит возница, медлят кони»). Все говорит о поражении поэта.

В ряде других произведений Цюй Юаня проходят те же темы. Заботы о государстве и раздумье над собственным поражением мы находим в диалоге с предсказателем, с рыбаком, в цикле из девяти песен. В этом цикле наряду со смелыми обличениями царя и придворных («Плачу по столице Ин», «Мне жаль ушедших дней», «С камнем в объятиях») интересна «Ода к мандариновому дереву». Она создана в редком у Цюй Юаня четырехстопном размере, которым записаны песни «Ши цзина». По содержанию же близка к дидактической народной песне, к ее аллегориям. Собираясь стать другом этого дерева, поэт воспевал в нем свой идеал человека (вернее — государя)—чистоту, верность своим взглядам. Прославление тех же идеалов вместе с воинской доблестью и подвигом представлено в песне «Смерть за родину», отнесенной к циклу гимнов, видимо, из-за ее культового назначения. Создавая эту песню как пла.ч — народное причитание над погибшим в бою, Цюй Юань предназначал ее для похоронного обряда, так же как и гимны, которые исполнялись во время жертвоприношений. Эти гимны — записанные поэтом культовые песни. Цикл из одиннадцати таких песен назван у него «Девять гимнов» — «девять» здесь являлось обобщающим числом и означало «все гимны». Эти произведения представляли собой важный источник для изучения мифологии в Китае.

Произведения этого цикла, как и гимн «Владыке Солнца-» (см. гл. I), видимо, предназначались для обрядов. На определенные культы и связанные с ними мистсриальные игры, при которых исполнение шло. нередко от лица самого божества, указывали в них мифологические сюжеты. Но переосмысление мифов в эту эпоху вызвало в дальнейшем споры об их героях, сказавшиеся, например, на понимании двух из них в гимнах «Владыке [реки] Сян» и «Супруге [владыки реки] Сян». Комментаторы соединили эти гимны с двумя добродетельными женами, которые, узнав о смерти мужа — «праведного царя» Шуня, бросились в воду и превратились в богинь реки Сян. Согласно этой легенде, окрашенной дидактикой житийного характера, гимны стали трактоваться как плач безутешных вдов, их призывы к покойному возлюбленному супругу, что резко противоречило самому содержанию гимнов. Большего доверия заслуживало понимание этих произведений, как песнопений, исполнявшихся при ритуальном бракосочетании с Владыкой Роки. Символика в них перекликалась с более древним обрядом «бракосочетания» бога   Реки, которому  приносили человеческие жертвы — самых красивых девушек, из страха перед разливами («Если не пошлем жену Повелителю реки, река разольется и всех утопит»). Описание этого религиозного обряда сохранилось в рассказе о борьбе против него в начале IV в. до н. э.