В одной из таких песен — «В седьмой луне», отразился цикл сельскохозяйственных работ. Это песня календарпо-обрядовая о том, что делал земледелец в седьмой, девятой и других лунах, ибо каждый вид труда в ней соединен с определенным месяцем по действовавшему в Китае вплоть до начала XX в. лунному календарю. Песня «В седьмой луне», видимо, исполнялась коллективно как обрядовая игра — перекличка четырех хоров: мужского и женского, юношеского и девичьего. У каждого хора свои строфы, которые посвящались особым видам работы, свойственным каждой группе.

В строфе мужского хора:

Мы начинаем пахоту в четвертом,

Обед  на  пашню  юга носят жены,  дети —

И радуется  бог полей!

В строфе женского хора.

Сбираем  финики  в восьмой… Для седобровых стариков Вина наварим молодого.

Юноши поют:

Охотимся мы в первой на енота, Берем лисиц и диких кошек.

II девушки:

В восьмой  мы станем  прясть  и  ткать.. Красна, что солнце, ткань моя — Для милого готов наряд.

Мужским хором заключается эта праздничная игра после уборки урожая:

В десятой убираем площадь,

С вином кувшинов пару ставим,

Баранов режем и ягнят.

Приходим все мы в общий дом,

Берем с вином рог носорога

И долгой жизни пожелаем3.     (I, XV, 1)

В народной лирике Китая постепенно вырабатываются поэтические и композиционные приемы, художественные средства. Правда, проследить их по «Книге песен» не всегда возможно. Нельзя, например, определить по ней пи рифмы, ни ритма произведения. В записях часто рифмуются первая, вторая, четвертая строки, рифма, следовательно, сближается с той, что характерна для позднейшей авторской поэзии. Равномерная строка (четырехсложный размер), господствующая в своде, также не свойственна народной песне, зависящей от мелодии. Однако исключения из этого правила, как доказала болгарский синолог Б. Дру-мева, дают возможность реконструкции древних ритмов, показывающей, что «введение ритмического единства — один из тех процессов, которым подверглись песни при их объединении с целью унификации формы, завершившейся, видимо, при записи свода».

3 «Хрестоматия по истории древнего Востока», под ред. В. В. Струве и др. М., 1963, стр. 426—427.

Одним из распространенных приемов поэтики китайского фольклора, как и фольклора других народов, является параллелизм—сопоставление (а иногда и противопоставление) образа человека с образами   растительного   или   животного   мира.

В зачинах многих песен, представляющих параллель с явлениями природы, довольно полно отражается связанная с нею деятельность человека, его чувства. Поэтому следы трудовых несен обнаруживаются даже в зачинах таких песен, как, например, славословия в честь благородных мужей:

Собираем  бобы,  собираем  бобы,

Собираем в корзинки и в сита бобы… (II, VII,

Параллели с природой встречаются в песне воина, тоскующего о земле во время похода («То дикие гуси крылами шумят» I, X, 8); песне разлученных супругов («Вдоль плотины над Жу» I, I,- 10); в песнях любовных, в которых говорится о различных видах женской работы («Уйду ль на сбор конопли» I, VI, 8). Параллелизм с природой вызывает и символы в песенных образах. Во время сбора тутовых листьев, например, девушка мечтает о встрече с юношей, который поджидает ее у рощи («Где десять му под тутом» I, IX, 5). И позже выражение «в тутах» становится символом встречи влюбленных. Утка с селезнем в зачине песни о милой девушке — хорошей парс для юноши — переходит в символ счастливой любви; рыба, которая попалась в мережу, в параллель к невесте, выехавшей к жениху, превращается в символ свадьбы; лиана, обвившаяся вокруг дерева, — символ жены, прильнувшей к любящему мужу.