«Смутное и грустное впечатление остается в голове по прочтении «Чунь цю» и ее комментаторов. Войны, убийства, усобицы, всевозможного рода подлости, придворные интриги, вероломство, клятвопреступление. …Среди этой бесплодной пустыни нет ни одного лица, пред которым можно бы остановиться с любовию; мало таких событий, которые не носили бы на себе печати подлости и интриги. И «Чунь цю» считается произведением гения, законом, царей и обыкновенных смертных!?  …но китайцы восхищаются ею».

Затем Н. Монастырев пересказывал объяснение подобной аллегории: «Главная цель Чунь цю, по мнению китайских ученых, состоит в том, чтобы произнесть суд над деятелями и событиями. Для этой цели Конфуций употребил различные выражения, долженствующие устрашить негодяев, озарить путь Государей и привесть всякого человека к исполнению своего долга…». Примеры таких выражений также приводились у Н. Монастырева: «об одном лице, напр., говорится: «прибыл» (в похвалу), о другом: «явился» или

«прибежал» (в порицание); или: «скончался», «умер»; в одном случае известное лицо называется по имени (в порицание), в другом случае — по имени и фамилии (в похвалу) и наконец по имени, фамилии и чину (высшая похвала) и т. п.». Именно такой «глубокий и сокрытый смысл» утвердился за данным памятником, особенно со времен Дун Чжуншу, считавшим, что «Чунь-цю — это кодекс церемоний и истины». (Перевод Н. Монастырева)

Летопись использовалась Дун Чжуншу и для утверждения других конфуцианских догм. В ней закреплялось учение о божественной природе царской власти, поскольку император мог взойти на трон лишь согласно «воле Неба»; о «чудесных знамениях» как «награде» или «каре Небес» за любое земное «деяние»; указывались и «знатоки» этих «знамений» — толкователи «священных книг». Эти догмы дали возможность конфуцианцам направлять политику двора в желательном для них направлении, объявлять любое лицо угодным или неугодным Небу. Особенно часто они использовались против передовых деятелей, в виде уже сложившихся формул, например, против одного из поздних легистов (казнен во II в. до н. э.) — «Сварить Сан Хунъяна и пойдет дождь»; или против реформатора XI в. — «Засуха появилась из-за Ван Аньши, стоит его удалить и пойдет дождь» (те же формулы соединялись с затмениями, наводнениями, обвалами и прочими стихийными бедствиями).

Для подготовки же знатоков «священного писания» — Пятикнижия, и выборов из них лучших «эрудитов», тот же Дун Чжуншу добился учреждения школ, введения экзаменов и присвоения «ученых званий» (136 г. до н. э.) вместе с целым рядом привилегий. Поскольку же такое образование церковной иерархии при оформлении культа Конфуция совпало со становлением иерархии в государственном аппарате, то обе эти системы и слились в одну — в одном «ученом сословии».

«Религия ученых отличается от всех известных в мире религий тем, — писал Н. Я. Бичурин,— что она не определяет особенного сословия, которому бы исключительно было предоставлено исполнение религиозных обрядов; почему нет и одеяния, которым отличались бы при исполнении религиозных обрядов от обыкновенного одеяния. Начиная с государя до последнего чиновника жертвоприношение по должности совершают в церемониальном одеянии…»2.

Церемониальное одеяние в Китае и оказывалось ритуальным. В этой теократической системе светская власть в лице всех ее представителей от низших на местах до императора включительно настолько слилась с духовной — в образовании, администрации и суде, что «преступление» и «грех» здесь считались синонимами. Так, отнюдь не все дела, которые по священной «Книге обрядов» подлежали решению Ведающего уголовными делами, относились к уголовным. В пятой ее главе, составленной согласно комментарию эрудитами во II в. до н. э., первыми назывались следующие самые тяжкие преступления: