Широта кругозора древнего историографа

Этим объясняется и широта кругозора древнего историографа. Не ограничиваясь одним Китаем, он посвятил отдельные главы описанию соседних стран и народов, остающиеся и поныне единственным письменным источником для изучения их прошлого. Но Сыма Цянь являлся не простым собирателем сведений, а ученым, который нередко делал новые выводы. В конце описания Парфии, например, основываясь на сообщениях знаменитого землепроходца Чжап Цяня (II—I вв.), он приходил к следующему заключению: «Историограф (я) скажет: после хождения Чжан Цяня послом в Дася (Батрию) он дошел до истоков реки (Хуанхэ). Но разве обнаружил он… гору Куньлунь, за которой поочередно скрываются солнце и луна… Поэтому-то я и не смею верить чудесам, о которых говорится… в «Каталоге гор и морей!». Так Сыма Цянь использовал современные ему географические открытия для критики религиозно-мифологического миросозерцания.

Такие концовки (резюме) Сыма Цянь присоединял ко многим главам «Исторических записок». Будто только в них и выражая собственное мнение, он пытался придать всему повествованию объективный характер. Но, несмотря на этот прием, его оппозиционные настроения сказывались в самом изложении, в подборе материала, который часто говорил о трагедии отдельных людей., о тяжелой жизни народа, его угнетении, свидетельствуя против власти имущих, особенно против все более крепнувшего господства конфуцианцев. Протест историографа против деспотизма проявлялся и более открыто. В его биографиях рядом с верноподанными сановниками и полководцами помещались и вожди народных восстаний, и так называемые мстители, представители вольницы с их подвигами — удачными или неудачными покушениями на тиранов.

Следующий придворный историограф — Бань Гу, создавший вместе с отцом и сестрой «Историю ранней династии Хань» (206 г. до н. э. — 24 г. н. э.), обвинял Сыма Цяня в исключительном внимании к школе даосов. Для конфуцианца Бань Гу, считавшего еретическими даже «Чуские оды», появление Конфуция в качестве ученика Лаоцзы, отнесение конфуцианства и его канона на второй план явились несомненным свидетельством ереси Сыма Цяня. По этой причине так называемые династийные, т. е. официальные, «Истории» начинались с летописи Бань Гу. Книга же его предшественника-новатора, послужившая основой для Бань Гу и всех последующих историографов, не была удостоена этого почетного звания. Дополнительный свет на вопрос о расхождении Сыма Цяня с придворными кругами проливают его собственные признания в «Ответе Жэнь Шао-шшу», который можно принять за исповедь. В ней читается также намек на то, что подлинный его труд сокрыт от людей недостойных:

«…И я действительно закончил эту книгу, и сохранил ее в горе известной нашей. Ее читал я настоящим людям, но и распространял средь городских, столичных. И если так, то, значит, я плачу свой долг за прежний срам, и если б даже я десятки тысяч раз бывал казнен, я разве стал бы каяться, жалеть? Но, впрочем, это все поведать можно разве тем, кто мудр, умен. А обывателям, толпе об этом говорить я б затруднился, право. Да, кроме этого, в ярме жить нелегко, а подлые слои людей всегда клевещут, осуждают…». (Перевод В. М. Алексеева)

В этом «Ответе» раскрывается и представление Сыма Цяня о творчестве — о том, что создателем настоящего произведения может быть лишь человек, пострадавший за свои убеждения:

«…Цюй Юань был изгнан и бежал, и после этого он произвел поэму о том, «Как в беду он впал». Цзо Цю очей свет потерял — и вот он произвел «Го юн»… Мыслитель Сунь, когда ему царь ноги отрубил, свои «Военные законы» написал… Бу-вэй был сослан в Шу, а в мире распространены «Заметки Люя обо всем».

Прокомментировать