Особую категорию религиозной литературы составляют вопросы к оракулу о грядущих событиях и так называемые тексты сожжения, содержащие перечисление грехов, которых молящийся якобы не совершал (при этом на жаровне сжигались зерна).

Наконец, в вавилонской литературе можно проследить зачатки драматического искусства. О нем свидетельствуют диалоги, самостоятельные или включенные в эпические произведения. До нас дошли также тексты, свидетельствующие о настоящих мистериях, разыгрываемых в храмах, типа египетских религиозных драм в честь Осириса. Изображались истязания и убийство бога Бела — Мардука и его последующее воскрешение, что сопровождалось жалобными песнями хора молящихся и заканчивалось торжественным гимном в честь воскресшего бога.

Читать далее…

Литература народов Месопотамии оказала значительное влияние на творчество других народов, в особенности на хеттов и евреев, а через них и на Европу. Вера в зависимость судьбы человека от звезды, под которой он родился, восходит к Вавилону. Образ свирепой Лилит перешел из вавилонской поэзии в Библию, в древнерусские апокрифы и, наконец, в «Вальпургиеву ночь» Гете и новеллу А. Франса «Дочь Лилит».

Читать далее…

Интересно рисуемое здесь в качестве идеала гармоническое сочетание внешней физической красоты и духовной, присущее также идеалам греко-римской и китайской античности.

Отрывок кончается рассказом о том, как Йима выполнил волю Лхура-Мазды, чтобы спасти людей, животных и растения.

Читать далее…

Нет сомнения, что и художественные приемы в этом рассказе также почерпнуты из фольклора. Так, характерно использование форм прямой речи, параллелизмов, различного рода повторов, особенно полных («Тиштрйа, блестящий, сверкающий»), анафорических, связанных с начальной рифмой («благо… благо» и др.), синонимических («побеждает его, одолевает его…») и повторов, играющих роль гиперболы («Лысой… лысой»), а также постоянных элементов и плеоиазмов («Тиштрйа, блестящий, сверкающий»).

Читать далее…

Галерею образов богатырей открывает Хаошьянгха («Хушанг» средних веков), который долго правил на земле и за это время убил две трети всех дэвов.                       

Затем о «вооруженном» Тахма Урупи (новоперсидское «Тахму-рас») сообщается, что он побеждал всех дэвов и людей, волхвов и пери (в древности — женское божество из воинства бога тьмы и зла), и даже ездил верхом на самом Ангра-Маныо «тридцать зим в оба конца земли».

Читать далее…

Особое место в «Авесте» занимают эпические сюжеты — о лучнике (известном из эпоса Араше), чья стрела своим падением указала предел иранских владений, и о смелом корабельщике, к которому некоторые исследователи (Э. Херцфельд, Е. Э. Бертельс) склонны возводить рассказы о Синдбаде-мореходе.

Читать далее…

В основе образности древних слоев «Авесты» лежит олицетворение различных явлений и сил природы, свойственное представлениям древности. По существу все мифологические образы являются примером такого олицетворения.

«Авеста» рисует события на огромном протяжении времени — события, совершающиеся не только на земле, но и в обителях божеств. Ее герои или бессмертны (боги), или же живут сотни и сотни лет (Иима). Они изображаются в соответствии с требованиями мифа и легенды. Они обычно огромны, обладают сверхъестественными качествами, а многие и фантастическим обликом. Несмотря на величественный характер образов многих героев мифологии и эпоса, они описываются с большими подробностями, наблюдаемыми в повседневной действительности, однако описание при этом продолжает оставаться внешним. Так, Ардвисура-Анахита изображается огромной — «вышиною больше сажени», но в то же время отмечаются вполне «земные» черты ее внешности, одежды и украшений:

Читать далее…

Гипербола в «Авесте» проявляется уже в различных своих формах. Здесь встречается свойственная устному народному творчеству гиперболизация объема (размера) и силы действия. Огромны божества, но и люди-герои огромны и невероятно сильны. Они сражаются с чудовищами и побеждают их, они выполняют то, что не под силу и сотням обыкновенных людей. Часто встречается и количественная гипербола, также присущая народному эпосу (см., например, «Фравартин-Яшт»). Более же сложные виды троп, как сравнение и метафора, для «Авесты» (особенно ее древнейших частей) не характерны.

Читать далее…

Поэзия «Гат» сохраняет отчасти и гимновый характер. В то* же время в этих гимнах ощущаются значительные сдвиги. Так, здесь появляются новые образы божеств, олицетворяющие собою различные человеческие добродетели и пороки. Но особенно важно то обстоятельство, что в этой части вырисовываются черты определенной индивидуальности, а это в противовес фольклору характерно, как известно, для творчества различных религиозных и философских школ древней эпохи. ‘Примером может служить вполне связный отрывок, в котором содержатся такие взволнованные, такие скорбные строки, отражающие горечь борьбы за свои убеждения, что при чтении их перед глазами встает живой человек с его мыслями и переживаниями. В этом древнейшем образце «индивидуальной» лирики звучит жалоба «автора» на его бедственное положение и мольба о помощи:

Читать далее…

Наконец, этот слой в уже очень развитом виде отражает учение об «абстрактных» божествах, учение о рае и аде — темной бездне, куда некая справедливая дева сбрасывает грешников с моста, ведущего к обители богов, учение о конце мира, о воскресении из мертвых, о приходе мессии. Проповедуется здесь и религиозная нетерпимость. Некоторые намеки на нее имеются уже в «Гатах», но в более поздних слоях «Авесты» мысли о «неполноценности» иноверцев, называемых «двуногими», «людьми-насекомыми», о «благости» причинения им зла, об истреблении «неверных» и даже целых «неарийских стран» проводятся довольно настойчиво. Подтекстом поздних слоев «Авесты» является требование покорности трону и алтарю.

Читать далее…