«…Таинственной лестницы взлет». Юбилей Галины Вишневской

газета «Культура» 26 октября 2006 г.

Беседу вела Лидия НОВИКОВА

Фото Эдуарда ЛЕВИНА

Ей было неполных четыре года, когда, не задумываясь, она прыгнула вслед за мальчишками с крутого берега в речку, да еще вниз головой. Это первое, самое яркое ощущение — символ всей ее необыкновенной жизни. Галина Павловна всегда во все кидалась очертя голову, ломая все препоны. Никогда ничего не боялась. Даже в веревочных туфлях, драных чулках и с разбитым носом она чувствовала себя царицей, и не меньше. Знала, что у нее особая судьба. Без страха бралась за любое дело.

Однако на ее женскую долю выпало немало страданий и невзгод. Не раз она была между жизнью и смертью. Но, казалось, в самую последнюю секунду чья-то рука протягивалась к ней, и она снова возрождалась, как птица Феникс. В своей книге «Галина» Вишневская откровенно обо всем пишет. Молчать не может. Если не выскажется, то задохнется. Так было всю жизнь.

Божественная искра, наделившая ее редкостным талантом, дала ей не только золотой певческий аппарат и потрясающую красоту, но и могучую волю, трудолюбие, достоинство… Она без страха выходила и на сцену.

Вот что говорит о Вишневской Борис Покровский: «Как будто кто-то свыше для проверки нашего художественного чутья заслал к нам, в Большой театр, молодую, красивую, умную, энергичную женщину с экстраординарными музыкально-вокальными данными, уже кем-то, когда-то отработанными, отшлифованными, натренированными, с актерским обаянием, темпераментом, природным сценическим самочувствием и дерзкой правдой на устах. Совершенно готовую для того, чтобы стать первоклассным исполнителем любой партии, любой роли. В высшей степени профессионал!»

Она сполна выполнила свое предназначение. И при этом создала еще и семью. Две дочери. Шесть внуков. Кто-то, возможно, возразит: да ей, мол, просто повезло, у нее судьба, как у сказочной лягушки-царевны. Так, кстати, и зовет ее гениальный муж Мстислав Ростропович. Однако второй такой Василисы Премудрой у нас просто нет. И сегодня, в свои восемьдесят, а она никогда не скрывала своих лет, наша оперная прима по-прежнему задает тон.

Неспешный житейский разговор мы вели с Галиной Павловной в ее кабинете художественного руководителя Центра оперного пения, носящего ее имя. Месяц назад он начал свой пятый сезон.

— Галина Павловна, вы всегда славите своих учителей, начиная с Веры Николаевны Гариной, которая раскрыла ваш оперный голос, и, конечно, всех тех, кто помогал вам на пути вашей карьеры. Года два тому назад я видела вас на мастер-классе Покровского. Он рассказывал студентам центра об опере «Евгений Онегин». Вы слушали его, как будто это было в первый раз. А ведь вы с ним готовили партию Татьяны и, разумеется, немало говорили о музыке Чайковского. Но было в вас такое уважение и такое почтение к своему Учителю, что даже на минуту вы не могли отвлечься от его рассказа. К сожалению, это мало кому свойственно.

— Борис Александрович для меня — истинный Рыцарь оперы. Он - единственный такой в целом мире. Все двадцать два года моей жизни в Большом театре начиная с партии Леоноры в «Фиделио» Бетховена я работала с ним. Покровский для меня — безоговорочный авторитет. Судьба подарила мне и счастье двенадцать лет работать с дирижером Александром Шамильевичем Мелик-Пашаевым. Я была любимицей этих титанов оперного искусства. Они ставили на меня спектакли. Они дали мне творческую жизнь. И это они сделали меня оперной певицей. А ведь я окончила всего семь классов, высшего образования у меня нет. Моей консерваторией стал Большой театр.

— Что он для вас?

— Большой театр всегда был для меня как живое дышащее существо. Я безумно любила его. Никому на свете я не отдавала столько любви и страсти, как ему. Я выходила на сцену как на праздник. Для меня это было святое место, и я должна была отдавать театру все лучшее, что было во мне, свое мастерство, свою душу. Никогда не позволяла себе никаких скидок и поблажек. И всегда на сто процентов знала, что делала все блестяще. В искусстве надо жить на самой волне, на самом верху. Середняком быть в нем не очень интересно — только неудовлетворенность, зависть и злоба. Всю свою карьеру я прошла как по ковру из звезд. Меня взяли в Большой седьмой Татьяной, но я сразу стала первой. С этой партии начиналась моя театральная карьера и ею закончилась в 1982 году на сцене парижской Гранд-Опера, где специально для меня поставили «Евгения Онегина» и где я спела восемь спектаклей. Дирижировал Ростропович.

— Помню вашу изящную, трепетную Татьяну. И ваш голос серебристого тембра. Сцена письма — до кома в горле. Это незабываемо.

— Спасибо. Однако я сходила 1 сентября на премьеру «Евгения Онегина» на Новой сцене и пришла в отчаяние. Двое суток не спала и написала письмо директору Анатолию Иксанову. Утешает лишь то, что эта новая постановка театра произошла не на Основной сцене Большого, где я всегда пела. Мой театр закрыт на ремонт. Может, доживу и еще приду туда. Но, наверное, до конца своих дней я не избавлюсь от стыда за свое присутствие на публичном осквернении наших национальных святынь. Как вы думаете, про что поставил оперу молодой режиссер Дмитрий Черняков? Сама я понять не могу. Это совсем что-то неузнаваемое. Так можно было бы поставить, предположим, «Горе от ума» или «Ревизора», но к Чайковскому это никакого отношения не имеет.

— Как вам Татьяна?

— Да никак. Я даже не хочу говорить о певцах, они выполняли волю режиссера. Конечно, барышни выглядят как истерички. Мать их тоже вся в проблемах. В газете «Культура» была статья Дмитрия Морозова об этой постановке. Могу подписаться под каждым его словом. Словно я ему это надиктовала.

— Вы против современного прочтения классики?

— Классику никто не имеет права трогать. Однажды я слушала «Аиду», где героиня была с белым воротничком, как у учительницы, а Амнерис — в галифе. На площади в Фивах собрались господа — с «бабочками». Когда я увидела это, то встала с места и демонстративно, медленно пошла к выходу, чтобы все это видели… Представьте, вдруг какому-то художнику покажется несовременной рафаэлевская «Мадонна» — и кисть слишком тонкая, и свет не тот, и одета не так… Обнажит он ей ноги, нарисует мини-юбку, изменит прическу… К счастью, никто еще не дошел до этого. А почему с театром так можно поступать?..

— Что, по-вашему, может сделать режиссер, ставя классику?

— Многое. Посмотреть на произведение свежим взглядом, придумать интересные мизансцены, что-то акцентировать в отношениях героев, а что-то и убрать… Но не выдумывать ничего сверх… Главное - уважительно относиться к авторам произведения. Нельзя все переделывать до неузнаваемости. Так и душу можно убить. Зачем исправлять то, что не тобой сделано. Напиши свою пьесу, сочини свою музыку и ставь, как тебе придет в голову. Но не надо трогать то, что нам оставлено в наследство. Это — наше национальное достояние, мерило нашей культуры.

— Вспомнилась Ахматова с ее посвящением вам «Слушая пение»:

…И такая могучая сила

Зачарованный голос влечет,

Будто там впереди не могила,

А таинственной лестницы взлет!

Анна Андреевна написала эти стихи в 1961 году, когда услышала в вашем исполнении «Бразильскую бахиану». Они поражают своим пророческим видением, словно поэт предвидел ступени, по которым вы будете ступать…

— Мне очень дорого это посвящение Анны Андреевны. Но вот что еще интересно. Мы с Ростроповичем вынуждены были выехать из России в 1974 году. В том же году нас принимал у себя Папа Римский. Он подарил мне и моим дочерям кресты. «Вы стоите сейчас на середине лестницы, — сказал он. — Ваша забота только думать, куда вы будете делать следующий шаг - вверх или вниз. Больше вам не о чем заботиться». Я всегда помню эти слова. Полагаю, что и каждый человек должен задумываться, а куда ведет его шаг — вниз или вверх. Так произошло и с «Онегиным». Я не могла промолчать. Для меня это был бы шаг вниз…

— Галина Павловна, могли бы назвать еще несколько имен, повлиявших на вашу судьбу?

— Шостакович, Бриттен и, конечно, Ростропович. Мой муж — гениальный музыкант. Пятьдесят лет я слушаю его виолончель и его концерты. Его личность, его искусство повлияли на развитие моего мировоззрения, на творчество и на всю жизнь. Я избалована красотой его музыки. Он - уникальное явление в мировом искусстве…

— Вы празднуете свой юбилей в год, когда весь мир отмечает столетие со дня рождения Шостаковича. Мстислав Леопольдович дирижировал 25 сентября его Восьмой симфонией, да так, что это событие стало подлинным откровением для слушателей. Что испытывали вы, слушая в тот вечер оркестр под его управлением в Большом зале консерватории?

— Это было настоящее чудо! Все играли божественно. Меня переполняло счастье… Все, что Шостакович чувствовал, что пережил, он обо всем рассказал в своей музыке. Наши потомки по его сочинениям будут изучать трагическую историю нашей страны. И в этом я уверена. Сегодня Шостакович самый исполняемый композитор планеты наряду с Бетховеном и Моцартом. Глубина и масштаб его музыки понятны всем. Его музыка не только про Россию, а про весь мир.

— Не так давно телеканал «Культура» показал фильм-оперу «Катерина Измайлова» с вашим участием. Мы услышали не только блестящую певицу, но увидели и большую драматическую актрису. Кажется, через экран можно было почувствовать биение сердца вашей героини, накал страстей, который бушевал в ней. Что для вас эта опера?

— Считаю, что это сочинение номер один всего минувшего века. Эта опера очень русская. Ее можно сравнить разве что с сочинениями Мусоргского. В ней такая открытость и такое развитие действия, что слушатель не успевает пережить одно событие, как развивается уже новое. Вероятно, именно поэтому в фильме не чувствуется длиннот, какие есть во всех классических постановках, снятых на пленку. Создается впечатление, что опера написана специально для экрана. Мне жаль, что я не спела Катерину на сцене. Но мы с Ростроповичем ставили «Леди Макбет Мценского уезда» с русскими певцами и на русском языке в Испании, Германии, Франции, Аргентине, Италии…

— Вы дружили с Шостаковичем?

— Да. Почти двадцать лет, до самой его кончины мы с мужем имели честь и счастье быть его друзьями. Мы соседствовали в доме на улице Огарева, его спальня имела общую стену с нашей гостиной, а в Жуковке рядом были наши дачи. Каждый Новый год мы встречали вместе… Скоро мы с Ростроповичем откроем музей Шостаковича в Санкт-Петербурге, в квартире, где он жил в 20 — 30-е годы и где писал «Катерину Измайлову». А ему тогда было всего 26 лет.

— Кто оформлял музей?

— Сама. Мы с мужем купили эту квартиру и сделали ремонт в стиле того времени. Я выбирала и покупала мебель, занавески… Конечно, под моим присмотром все это ставилось и развешивалось. Нашла афиши, программки концертов. Мы делали эту квартиру с целью, чтобы посетитель вошел и сразу почувствовал, что здесь жил гений.

— Но это уже второй музей, который вы открываете в Санкт-Петербурге?

— Верно. Первый — Музей Мусоргского. Кстати, Модеста Петровича высоко ценил Шостакович. Он и мой любимый композитор. У Дмитрия Дмитриевича под стеклом рабочего стола лежал большой портрет Мусоргского. А история музея такова. Мы обустраивали свой питерский дом на Кутузовской набережной. И как-то я пошла в него с улицы, через двор. Увидела на доме мемориальную доску и бюст Мусоргского. Рассказала об этом мужу. Он взял пол-литра и пошел к соседям. В той квартире жили три семьи. Мы их расселили, все отремонтировали и создали такую атмосферу, словно композитор только что вышел и вот сейчас вернется. Развесили эскизы к «Борису Годунову». Модест Петрович снимал здесь квартиру вместе с Голенищевым-Кутузовым…

— Вы назвали еще Бриттена из числа тех, кто повлиял на вас. Недавно я была в Ковентри, где вы должны были участвовать в первом исполнении его «Военного реквиема». Английский гид говорил нам, что советское правительство не разрешило Галине Вишневской петь на премьере, стоя рядом с немцем и англичанином. Прошло сорок лет, а об этом все еще помнят.

— Да, мне в Москве объясняли, что немцы во время войны разрушили Ковентрийский собор и теперь восстановили его на свои же деньги. Советской женщине, мол, нельзя участвовать в таком политическом действии. А Шостакович назвал это сочинение Бенджамина Бриттена — с его призывом к миру — величайшим сочинением века. Бриттен написал в нем партию специально для моего сопрано. Премьера состоялась 30 мая 1962 года, но без моего голоса. Я спела «Военный реквием» восемь месяцев спустя с теми же исполнителями, но уже в лондонском Альберт-холле… Мы дружили с Бенджамином, вместе отдыхали…

— Поразительно, как вы все успеваете? И минувшее лето было очень насыщенным.

— Да так и успеваю. Во время учебного года сама преподаю шесть дней в неделю. График, конечно, напряженный. Центр занимает все время. Во все вникаю. Не позволяю никому расслабляться. Учу своих студентов работать так, чтобы они всегда стремились к самосовершенствованию, чтобы безукоризненно владели профессией, знали все партии для своего голоса… Вот посмотрите на эти афиши. Я их повесила специально для своих учеников. Из них очевидно, что Антонина Васильевна Нежданова в первом сезоне в Большом театре, в 1902 году, пела уже семь партий. А мы за два года занятий готовим со своими воспитанниками всего по три-четыре… Дело, конечно, не в системе образования, а в том, насколько каждый вокалист способен усвоить урок педагога.

— Ваши студенты меняются за время обучения: становятся элегантнее, мягче их жесты, раскованнее чувствуют себя на сцене…

— Мы учим их всему. Многие приехали из разных концов страны. Но главное внимание обращаем на их внутреннюю культуру. Приглашаем в центр интересных людей. Мастер-классы у нас дают Покровский, Ростропович, грузинский певец Паата Бурчуладзе, немецкий режиссер Петер Штайн, дирижер Зубин Мета… Личное общение всегда бесценно.

— Этим летом вы много гастролировали?

— Наши ученики выступили на фестивале «Майские оперные вечера» в столице Македонии Скопье, где представили оперы «Царская невеста» и «Риголетто». Их замечательно поставил в центре македонский режиссер Иван Поповски. В сентябре эти же постановки мы возили в Тбилиси, где выступали на сцене Театра оперы и балета. В самом конце гастролей наши студенты дали большой концерт в Баку. В июне солисты центра участвовали в голландском фестивале в Амстердаме. В их исполнении в знаменитом зале «Концертгебау» звучали две неоконченные оперы Шостаковича «Большая молния» и «Игроки»… Выступали мы и в Нижнем Новгороде на Фестивале имени Сахарова…

— Как складываются судьбы выпускников?

— Оксана Корниевская и Мария Пахарь имеют котракты с Большим театром на партии в последней постановке оперы «Война и мир». Ирина Дубровская будет исполнять партию Виолетты в «Травиате» в Театре Станиславского и Немировича-Данченко. Бас Алексей Тихомиров исполняет Бориса Годунова в «Геликоне». Ирина Окнина поет в Боннской Опере…

— Что намереваетесь ставить в 2006 году?

— «Кармен». Для Оксаны Корниевской. Сама я так и не спела эту героиню. Но иногда мне снится сон: опаздываю на выход в спектакле «Кармен», а мне надо петь ансамбль, но я его не знаю. И просыпаюсь от ужаса… Еще мечтаю о «Леди Макбет Мценского уезда». Но это в будущем.

— И снова хочу вернуться к вашему взлету по таинственной лестнице. Видела вас во мхатовской постановке «За зеркалом», где вы играли Екатерину II. Затем вы снялись в фильме «Провинциальный бенефис» по мотивам пьес Островского, где были Кручининой. Как так вдруг вы поменяли оперу на драму?

— Я всегда все решаю сразу. И замуж вышла в четыре дня за виолончелиста, имя которого в первый день знакомства с трудом выговаривала. А в семьдесят четвертом вмиг приняла решение уехать всей семьей за границу. Когда согласилась играть Екатерину II, сразу выучила наизусть весь текст и пришла на первую репетицию без тетрадки.

— Я была чрезвычайно удивлена, прочитав, что вы снимались в Чечне в игровом фильме Александра Сокурова. Как вы познакомились с ним?

— Случилось все так. Сокуров был на нашей золотой свадьбе с Ростроповичем. Приходил к нам домой, брал интервью. И сделал почти двухчасовой документальный фильм «Элегия жизни». Он был показан на фестивале в Локарно. Там Сокурова наградили почетным «Золотым Леопардом» за заслуги в искусстве. Вдруг он мне говорит, что хочет снять со мной игровой фильм. Предложил прочесть сценарий. Условное его название «Александра». Пожилая женщина едет к внуку, капитану разведроты, в Чечню, чтобы поддержать его. Сама она — жена военного. Я подумала: какое отношение это имеет ко всему, что я делала в искусстве, и отказалась, сказав, что это не мое дело. При чем тут я? С какой стати? А Сокуров стал настаивать: «Нет, я писал в расчете на вас, я только вас вижу в этом образе. Люди должны знать, что происходит в Чечне. Это больной вопрос. Мы должны сделать именно с вами этот фильм для России»…

После такого заявления я поняла, что все слишком серьезно. И, отменив все планы, полетела в Грозный.

— О чем фильм?

— Александра три дня находится в Чечне, живет в расположении боевых частей, выходит за территорию, ходит по разрушенным районам. Внука отправляют на задание, и неизвестно, когда он вернется… В фильме нет никаких деклараций, никаких призывов — ни за, ни против. Мало текста. Ни одного выстрела, ни капли крови… Главное — атмосфера, настроение… Все показано глазами моей героини. Она встречается с внуком, солдатами… Опасная поездка не испугала ее. Она сама пережила войну и знает, как тяжело достается мир. У нее одно желание — понять людей, которых встречает на пути… Это пища для мозгов. Зрители сами должны соображать и сделать выводы, что же там происходит и как выходить из войны.

— Что сами думаете?

— Когда-то Сталин погрузил чеченцев в телячьи вагоны и вывез их с родной земли. Думал, народ привыкнет. Но десять лет назад этот нарыв прорвался. И мы все должны разобраться в этом. Найти нужные слова и поступки.

— Где все снималось?

— В солдатских частях в самом Грозном. Сокуров снимал тридцать дней подряд по десять часов в день. В фильме нет ни одного кадра без моей героини.

— Вам было страшно?

— Мне ничего не страшно. Я пережила Отечественную войну, в блокаду жила в Кронштадте. Видела в руинах Петергоф, Гатчину, Ораниенбаум…

Грозный весь разрушен. Люди пока живут в развалинах, хотя и идет большая стройка. При нас как раз убили Басаева. Все готовились к худшему, боялись терактов. Но все обошлось. Обстановка сложная. В городе ни на день не прекращалась стрельба. Нас всегда сопровождали вооруженные военные.

— Как вы сами там жили?

— Обо мне позаботился режиссер. Жила на территории сотрудников ФСБ в Грозном. Закрытая, охраняемая территория. Сокуров устроил меня в железном фургончике, правда, без окон, но в нем был кондиционер, душ. У остальных условия были очень трудные. Жара — сорок градусов, а в последний день съемок — под пятьдесят…

— Мстислав Леопольдович знал об этом?

— Я не говорила ему, что еду в Грозный. Но вот он звонит мне и просит приехать. А как я могу приехать? «Я в Чечне», — отвечаю. «Где? В какой Чечне?» — удивляется он. «Я в Грозном». — «Что ты там делаешь? Ты с ума сошла?»…

— Простите, Галина Павловна, но вы друг друга стоите. Мстислав Леопольдович в девяносто первом тоже приехал в революционную Россию, не говоря вам ни слова.

— Если бы я знала, ни за что не разрешила бы ему тогда ехать в Москву.

— А теперь вы не сказали ему, что работаете в Грозном.

— Да, это так. Но все хорошо, что хорошо кончается. Фильм снят. В декабре его увидят зрители. Ростропович сыграл Восьмую симфонию Шостаковича в Москве, о чем так мечтал. Жизнь продолжается.

— Галина Павловна, а вы слушали, как поют чеченцы?

— Слушала. Во время съемок генералы устроили мне встречу в клубе. Приехал Кадыров. Полно военных с автоматами. Сидят старики в папахах, женщины, дети. Меня попросили сказать несколько слов. И я сказала: «Я приехала и стою здесь потому, что я вас не боюсь… Потому что я вас люблю». И все. И тут началось невообразимое. Зал был счастлив… Я услышала там несколько одаренных певцов. Вышел мальчик и спел «Журавли». У меня слезы полились. Хочу, чтобы он приехал в Москву учиться. Пригласила еще одну певунью. Постараюсь им помочь. Я русская женщина и болею за свою Россию.

— Галина Павловна, знаю, что даже в парижском доме вы окружаете себя русскими вещами.

— Ну а как же? Нам всегда хотелось создать русский дом. За границей на аукционах можно купить все. Мы собрали хорошую коллекцию работ русских художников. Среди них — два портрета Екатерины II, написанные Рокотовым и Левицким. На аукционе «Сотбис» купили огромное — три метра на четыре — полотно Рериха. Это картина «Ангел, охраняющий святой камень». Рерих писал его для княгини Тенишевой… Есть несколько шаляпинских реликвий. Например, трость, с которой он изображен на знаменитой картине Кустодиева. Я очень ценю вещи с историей.

— Я читала, что в вашем петербургском доме висят шторы из Зимнего дворца. Правда?

— Правда. Это белый тюль с батистовой аппликацией, на которой вышиты государственный герб и царские короны. Шторам тоже по двести лет. Их монашенки шили вручную. Стираю их сама руками, по одной, в ванне. Не так давно Русский музей попросил для выставки занавес, разрисованный Серовым для балета «Шехеразада», специально к Дягилевским сезонам в Париже. И мы дали. Для экспозиции Константиновского дворца в Стрельне у нас просили портрет молодого Петра Первого в полный рост. Это работа сделана в Англии в 1696 году. У нас подлинник, а в Эрмитаже — копия с этого портрета. Картина висела в Стрельне несколько месяцев.

— Продолжаете благотворительную деятельность?

— Конечно. Уже десять лет работает в Ваче Нижегородской области родильный дом, который построен на наши средства. Первого мальчика назвали Мстиславом, а первую девочку — Галиной. Мы были там с Мстиславом Леопольдовичем. Помогаю и детскому дому в Кронштадте. Провели уже несколько медицинских акций. Мы обеспечили прививками от гепатита (В) два миллиона детей. Многих буквально спасли. Эту акцию закончили, так как прививки стали наконец-то делать и в России. Наш фонд существует. И мы ищем такое дело, которое приносило бы реальную помощь. Но у нас один принцип. Чистые деньги мы никому не даем. Нужны лекарства, аппаратура? Пожалуйста. Но так, чтобы отправить по почте, а потом и концов не найти, мы не делаем.

— Ваши любимые цветы по-прежнему ландыши?

— Да. Это первые цветы, которые преподнес мне Ростропович. С них началась наша с ним супружеская жизнь.

— От всей души желаю, Галина Павловна, чтобы ваш таинственной лестницы взлет продолжался…