Разобранные произведения уже позволили вскрыть элементы нового в творчестве Сун Юя. Но еще большим новатором он предстал в жанре фу. Особенность этого жанра—прозаическое вступление, в котором излагались причины создания произведения. Оно позволяло вводить в оду как самого автора, так и других исторических лиц; свободно переходить от диалога к монологу — пространному ответу на краткий вопрос; прибегать к новым вопросам, а также к полемическим приемам. >В этом жанре у Сун Юя представлены целые сцены, которые могут служить иллюстрацией живого общения между ораторами, а также отточенной поэтической формы их выступлений.

Лирика поэта еще остается дидактической, как это видно из «Ответа чускому царю», «Оды о ветре» и других произведений, но дидактика не выступает на первый план. Это происходит, видимо, не оттого, что Сун Юй не осмеливался, по словам Сыма Цяня, «так открыто поучать» своего государя, как Цюй Юань, а оттого, что он пытался воздействовать на слушателя не прямой проповедью а, лишь намеком, аллегорией. Его оды производят впечатление подлинно литературного произведения, в котором превалирует прекрасное изображение — художественное слово.

В этих произведениях у Сун Юя мало общего с Цюй Юанем. В системе образов и в художественных средствах обнаруживается все большая его близость к даосским философам. Он сходен с ними и своей манерой держаться весьма .независимо с власть имущими, даже в тех случаях, когда речь идет о нем самом.

Так, однажды царь задал Сун Юю вопрос о его искусстве, за которым, видимо, скрывались очередные наветы придворных («Ответ чускому царю»): «Отчего не слышно похвал Сун Юю ни от знати, ни от народа?».

Отвечая на это обвинение, Сун Юй выступает с монологом о различиях таланта вообще и прибегает к приему ступенчатого сужения. Стоит запеть песню «Деревенский весельчак», говорит он, и тысячи людей ее подтянут; другой песне, потруднее, станут подтягивать только сотни; наиболее же сложную запоют лишь единицы. Ту же мысль Суп Юй развивает еще раз, с помощью гиперболических образов Чжуанцзы. Как перепелу в клетке не понять полета феникса в заоблачных высотах, а пескарю в луже не представить себе огромной рыбы в океанских просторах, так и «пошлой толпе», где ей понять, что создал ваш слуга!».

Доказывая, что его творчество недоступно пониманию оговоривших его придворных, Суп Юй намекал и на царя: тот, кто поверил клевете, не разбирался в поэзии, и сам.

В «Оде о ветре», отвечая на другой вопрос царя («наслаждаюсь ли я ветром вместе с простым народом?»), Сун Юй создает замечательное описание ветра. Начало он заимствует у Чжуанцзы, у которого при объяснении ветра как явления природы звучат и горы, и леса, и каждое дерево. Таким же рисует и Сун Юй буйный ветер вообще. Но далее он соединяет ветер с массой цветов, красотой дворца, атласного полога, и ветер у него становится прохладным, напоенным ароматами, целительным. «Вот он-то и называется царским…» —заключает поэт. И здесь Сун Юя можно было бы принять за льстеца, если бы далее, в ответ па новый вопрос царя, он не перешел к описанию иного рода. Резким контрастом миру аристократии рисует он и смрадные тупики и нищие хижины с окошком из кувшина с отбитым дном и мучительный кашель бедняка. Здесь и ветер становится иным, несущим клубы пыли, зловоние, горе и болезни. И хотя после лаконичного заключения— «Вот этот ветер я и назову простонародным!» — автор умолкает, но обрисованные им социальные контрасты несут в себе большую обличительную силу.

В оде «Горы высокие Тан» Сун Юй также предстает как мастер описания самого разнообразного пейзажа, данного приемом контраста. Он с пафосом воспевает острые, скалистые уступы, дороги в изломах, кипящие водопады, бьющие о берег валы прибоя, грохот обвала, бегущих в ужасе диких зверей.